Шесть месяцев после родов, утопая в детском белье и вымотавшись до предела, я думала, что мой муж поймет, когда у нас сломалась стиральная машина. Но вместо того, чтобы помочь, он пожал плечами и сказал: «Просто стирайте все вручную — люди делали это веками».
Я никогда не думала, что буду проводить столько времени за стиркой.
Шесть месяцев назад я родила нашего первого ребенка. С тех пор моя жизнь превратилась в бесконечный цикл кормления, смены подгузников, уборки, готовки и стирки. Так много стирки. За день на младенцах скапливается больше одежды, чем на целой футбольной команде.
В хороший день я стирала не менее восьми фунтов крошечных пеленок, подгузников, одеял и слюнявчиков. А в плохой день? Скажем так, я переставала считать.
Поэтому, когда стиральная машина сломалась, я понял, что попал в беду.
Я как раз вытащил намокшую кучу одежды, когда она зашипела, издала печальный скрежещущий звук и умерла. Я нажал на кнопки. Ничего. Я выдернул вилку из розетки, подключил ее обратно. Ничего.
Мое сердце замирало.
Когда Билли вернулся с работы, я не стала терять времени.
«Стиральная машина сдохла», — сказала я, как только он переступил порог. «Нам нужна новая».
Билли едва поднял глаза от своего телефона. «А?»
«Я сказал, что стиральная машина сломалась. Нам нужно ее заменить. Скоро».
Он рассеянно кивнул, снял ботинки и прокрутил экран. «Да. Но не в этом месяце».
Я моргнула. «Что?»
«Не в этом месяце», — повторил он. «Может быть, в следующем месяце, когда я получу зарплату. Три недели».
Я почувствовал, как у меня скрутило живот. «Билли, я не могу три недели обходиться без стиральной машины. Одежду ребенка нужно стирать каждый день».
Билли вздохнул, словно я просила о чем-то неразумном. Он положил телефон и вытянул руки над головой. «Слушай, я уже обещал оплатить маме отпуск в этом месяце. Она действительно этого заслуживает».
Я уставилась на него. «Отпуск твоей мамы?»
«Да. Она сидела с нами. Я подумал, что было бы неплохо сделать что-то для нее».
Нянчиться с детьми?
Я тяжело сглотнула. Его мать приезжала раз в месяц. Она сидела на диване, смотрела телевизор, ела приготовленный мной ужин и дремала, пока ребенок спал. Это была не нянька. Это был визит.
Билли продолжал говорить так, словно не только что сбросил на меня бомбу. «Она сказала, что ей нужен перерыв, и я решил оплатить ее поездку. Всего на несколько дней».
Я скрестил руки. «Билли, твоя мама не сидит с ребенком. Она приходит, ест, дремлет и уходит домой».
Он нахмурился. «Это неправда».
«Правда? Когда она в последний раз меняла подгузник?»
Билли открыл рот, но тут же закрыл его. «Дело не в этом».
Я резко рассмеялся. «О, думаю, в этом».
Он застонал, потирая лицо. «Слушай, а ты не можешь пока просто постирать все вручную? Люди делали это веками. Никто от этого не умирал».
Я уставилась на него, чувствуя, как закипает моя кровь. Стирать все вручную. Как будто я и так не утопала в работе, не выматывалась, не болела и не спала по три часа за ночь.
Я сделала медленный, глубокий вдох, мои руки сжались в кулаки. Мне хотелось кричать, кричать, чтобы он понял, как это несправедливо. Но я знала Билли. Споры не заставят его передумать.
Я выдохнула и посмотрела на кучу грязной одежды, сложенную у двери. Отлично. Если он хочет, чтобы я стирала все вручную, то я так и сделаю.
Первая стирка была не такой уж плохой.
Я наполнила ванну мыльной водой, бросила туда одежду ребенка и начала оттирать. У меня болели руки, но я сказала себе, что это временно. Всего несколько недель.
К третьей загрузке моя спина уже кричала. Пальцы были сырыми. А меня все еще ждали полотенца, простыни и рабочая одежда Билли.
Каждый день был одинаковым. Просыпалась, кормила ребенка, убирала, готовила, стирала вручную, выжимала, развешивала. К тому времени, когда я заканчивала, мои руки опухали, плечи становились жесткими, а тело изможденным.
Билли ничего не замечал.
Он пришел домой, скинул ботинки, съел приготовленный мной ужин и растянулся на диване. Я едва могла держать ложку, но он ни разу не спросил, нужна ли мне помощь. Ни разу не взглянул на мои руки, красные и потрескавшиеся от многочасового мытья.
Однажды вечером, закончив стирку очередной стопки одежды, я рухнула на диван рядом с ним. Я поморщилась, потирая больные пальцы.
Билли взглянул на меня. «Что с тобой?»
Я уставилась на него. «Что со мной не так?»
Он пожал плечами. «Ты выглядишь усталой».
Я горько рассмеялась. «Интересно, почему?»
Он даже не вздрогнул. Просто отвернулся к телевизору. В этот момент у меня внутри что-то щелкнуло.
Билли не собирался ничего понимать — пока сам не почувствует неудобства. Если он хотел, чтобы я жила как домохозяйка XIX века, то ладно. А он пусть живет как пещерный человек.
Поэтому я спланировала свою месть.
На следующее утро я, как обычно, приготовила ему обед. Только вместо ожидаемой им большой и сытной еды я наполнила его ланчбокс камнями. Сверху я положила сложенную записку.
Затем я поцеловала его в щеку и отправила на работу.
И стала ждать.
Ровно в 12:30 Билли ворвался в парадную дверь, краснолицый и разъяренный.
«Что, черт возьми, ты наделал?!» — кричал он, швыряя коробку с обедом на стойку.
Я отвернулась от раковины, вытирая руки о полотенце. «Что ты имеешь в виду, милая?»
Он открыл крышку, обнаружив груду камней. Он взял записку и прочитал ее вслух.
«Раньше мужчины сами добывали еду для своих семей. Пойди и найди себе еду, разожги костер из камней и поджарь ее».
Его лицо исказилось от ярости. «Ты с ума сошла, Ширли? Я должен был открыть это перед своими коллегами!»
Я скрестила руки. «Значит, публичное унижение — это плохо, когда оно происходит с тобой?»
Билли сжал челюсти. Он выглядел так, будто хотел накричать, но в кои-то веки у него не нашлось, что ответить.
Я скрестил руки и наклонил голову. «Продолжай, Билли. Расскажи мне, чем это отличается».
Его челюсть сжалась. «Ширли, это… это просто ребячество».
Я издал резкий смешок. «А, понятно. Значит, твои страдания реальны, а мои — это просто мое ребячество?»
Он вскинул руки вверх. «Ты мог бы просто поговорить со мной!»
Я шагнула вперед, в груди горел огонь. «Поговорить с тобой? Я говорил, Билли. Я сказал тебе, что не могу три недели обходиться без стиральной машины. Я сказала тебе, что измучилась. А ты пожал плечами и сказал, чтобы я стирала вручную. Как будто я какая-то женщина из 1800-х!»
Его ноздри раздувались, но я видела, как в нем зарождается крошечный проблеск вины. Он знал, что я права.
Я указала на его коробку с обедом. «Ты думал, я просто возьму ее, да? Что я буду мыть, чистить и ломать себе спину, пока ты будешь сидеть на диване каждый вечер, не заботясь ни о чем на свете?»
Билли отвернулся, потирая затылок.
Я покачал головой. «Я не слуга, Билли. И уж точно не твоя мать».
Молчание. Потом, наконец, он пробормотал: «Я понял».
«А ты?» спросил я.
Он вздохнул, плечи опустились. «Да. Понимаю».
Я долго наблюдала за ним, давая ему осмыслить сказанное. Затем я снова повернулась к раковине. «Хорошо», — сказал я, ополаскивая руки. «Потому что я серьезно, Билли. Если ты еще хоть раз поставишь отпуск своей матери выше моих основных потребностей, тебе лучше научиться разжигать огонь этими камнями».
Билли дулся до конца вечера.
Он почти не притронулся к ужину. Он не включил телевизор. Он сидел на диване, скрестив руки, уставившись на стену, словно она лично предала его. Время от времени он громко вздыхал, как будто я должен был посочувствовать ему.
Но я не жалел.
В кои-то веки именно ему было неудобно. Он был тем, кто должен был сидеть под тяжестью своего собственного выбора. И я была совершенно не против того, чтобы он в этом погряз.
На следующее утро произошло нечто странное.
Будильник Билли сработал раньше обычного. Вместо того чтобы пять раз нажать на кнопку «дремать», он действительно встал. Он быстро оделся и ушел, не сказав ни слова.
Я не стал спрашивать, куда он направляется. Я просто ждала.
Вечером, когда он вернулся домой, я услышала его раньше, чем увидела, — безошибочный звук большой коробки, втаскиваемой в дверной проем.
Я обернулся, а там была она. Совершенно новая стиральная машина.
Билли ничего не сказал. Он просто установил ее, подсоединил шланги, проверил настройки. Никаких жалоб. Никаких оправданий. Только спокойная решимость.
Когда он закончил, то наконец поднял глаза. Лицо его было овечьим, голос низким.
«Теперь я понял».
Я наблюдал за ним некоторое время, затем кивнул. «Хорошо».
Он потер затылок. «Я… должен был послушать тебя раньше».
«Да», — сказала я, скрестив руки. «Тебе следовало».
Он сглотнул, снова кивнул, затем схватил свой телефон и ушел, не споря и не оправдываясь. Просто принял. И честно? Этого было достаточно.
